В условиях новой России 90-х годов XX века налицо кризис государственной идеологии, т. е. четких социальных ориентиров, значимых для большей части общества и санкционированных административным аппаратом страны. Примеров, где отсутствие выстроенной системы государственной идеологии, а также общественных институтов, способных донести ее до "потребителя" проявлялась особенно ярко - огромное множество. Достаточно вспомнить некую "проигранную", по словам ответственных лиц российского государства, "информационную войну", развернувшуюся вокруг российско-чеченского конфликта 1995-96 гг. Население России было полностью дезориентировано в оценке действий собственных армии и правительства. Ссылки на "свободу слова" и "свободу печати" в данном случае не работают. Ярко устроенная СМИ западного мира информационное шоу в под¬держку военной операции "Буря в пустыне" не позволяет упрекать США и Западную Европу в том, что там нет свободы печати, так как это одна из основ основополагающих ценностей западных демократических режимов.
В позитивном решении этой проблемы нет необходимости взятия под государственный контроль печатных и электронных СМИ. Корни данного явления лежат гораздо глубже - в отсутствии четко осмысленных и философски обоснованных принципов российской государственности. Конституция государства не может выполнять эту роль полностью. Необходим еще целый комплекс соответствующих идеологем (вплоть до разработки соответствующей системы социальных ритуалов, доминантных социальных техник, а, возможно, и мифологем).
В этом направлении, безусловно, ведутся поиски и философами, и политологами, и социальными технологами. В данной статье хотелось бы подчеркнуть всего лишь один тезис, который необходимо учитывать в этих поисках. Идеологию, реально работающую систему социальных ценностей нельзя синтезировать искусственно, на базе даже самого мощного информационно-аналитического центра, даже опираясь на пресловутую "мировую практику". А уж тем более невозможно будет, внедрить полученный субстрат в ничего не подозревающие народные массы.
Государственной идеологией может стать только такой комплекс идей, который глубоко укоренен в национальной психологии народов, населяющих страну. И, соответственно, силы, надеющиеся на политический успех, должны не изобретать нечто новое, не слепо заимствовать чужой опыт, пусть удачный, а эксплицировать то, что скрывается в глубине народного духа.
В обозримом историческом прошлом в России всегда просматри¬валось определенное противостояние официозной идеологии и народной культуры. Противостояние реализовывалось не всегда в форме явного конфликта, хотя любой такой конфликт всегда перерождался в грандиозные социальные потрясения: раскол церкви 1666-года, восстание Степана Разина, пугачевщина, Октябрьская революция 1917 года. В основном существование этих двух идейных линий шло параллельно. Они существовали раздельно, не задевая друг друга. Свести взаимоотношения государственной и народной линии к отождествле¬нию их с этатистским политическим сознанием аппарата и стихийным анархизмом масс не представляется возможным. В монографии Леонида Соломоновича Мамута "Этатизм и анархизм как типы политического сознания" (М.: Наука, 1989. - 256 с.) блестяще изложены основные принципы этих двух типов политического сознания. Однако Л. Мамут отмечает: "Производимая социальным субъектом абсолютная оценка ценностной предметности государства ("благо" или "зло") критерий типизации политического сознания. Основу этой типизации составляет известный постулат классической логики, согласно которому элемент (свойство) "х" принадлежит или не принадлежит множеству "М". Тут как бы презюмпируются совершенная разъединенность типов политического сознания, отсутствие каких-либо переходов между ними. Но фактически, в действительности этатистский и анархистский типы политического сознания представляют собой нечеткие мно¬жества; они не изолированы жестко друг от друга, и границы между ними в ряде пунктов размыты. Отсюда вытекает не проблематичность и сомнительность самой типизации, а трудность установления типологической природы отдельных формообразований изучаемого сознания." (Л. С. Мамут. "Этатизм и анархизм, как типы политического сознания". М., 1989, с. 243).
В критические моменты российской истории, когда под вопрос ставится само существование нации и государства параллельная идеология (употребим пока этот достаточно абстрактный термин) народа инициировала массы на союз с госаппаратом. Так было во время войны с Германией 1941-1945 гг., когда И.В. Сталину удалось получить большой кредит народного доверия, поддержку РПЦ, в обмен на ослабление антирелигиозной политики. Механизм таких выплесков должен быть изучен дополнительно.
В спокойные периоды истории госаппарату не стоит обольщаться - параллельная народная фронда переходит на партизанскую форму существования. По Карлу Шмитту понятие "партизан" наполнено глубинным метафизическим значением и геополитическим символизмом. Вот что пишет по этому поводу А. Г. Дугин: "В конце жизни Шмитт со¬средоточил свое внимание на фигуре "партизана". Эта фигура, по Шмитту, является последним представителем " полюса" Земли, остающимся верным своему изначальному призванию вопреки "разжижению цивилизации" и растворению ее юридически культурных основ. "Партизан" связан с родной землей неформальными узами, и исторический характер этой связи диктует ему основы этики войны, резко отличающихся от более общих и абстрактных нормативов. По мере универсализации "морской модели" и "торговой этики", которые естественно, их впитывают и сферу военных действий, фигура " партизана", приобретает, по Шмитту, все большее значение, так как "партизан" остается последним действующим лицом истории, которое защищает (всеми средствами) "сухопутный порядок" перед миром тотального наступления талласократии. Отсюда вытекает его почти" сотериологическая историческая функция". (А. Дугин. "Основы геополитики. Геополитическое будущее России. М., 1997., с. 80).
Как великолепная иллюстрация к факту существования на протяжении веков независимой от государственной идеологии, внеположенной по отношению к государству параллельной идеократической народной линии может служить история и существование старообрядчества. Староверы делят всех русских на две категории, на два антропологических типа: сами староверы и "мирские". "Мирские" (социальная категория, характеризующаяся повышенным уровнем конформизма) делятся, в свою очередь, на собственно обычных "мирских" и "кадровых". "Кадровые" - это очень интересная категория - олицетворение Зла и "сыны погибели", те, чье соучастие в государственной системе является активным и сознательным. Факт принадлежности к государственной системе (особенно властным и правоохранительным органам) прошлой или настоящей делает из человека "кадрового". Общение с "кадровыми", совместная пища с ними - не мелкое прегрешение, но страшный грех. Налицо, казалось бы, неразрешимый дуализм "партизан" - "кадровый".
Хотелось бы заметить, что староверы - не секта и не группировка по интересам. Это часть России, давно ушедшая в подполье. "Наивность ... правительственной линии, т.е. вера в безошибочный авторитет своей власти и была причиной завершившегося распада старообрядчества. Своя своих не познаша. Не Никон только, а все московские власти московские власти и государственные и церковные, оказались поверхностными, слишком рациональными, позитивными. Не разгадали глубин своего собственного народа ... царь и архиереи вообразили, что теперь, устранив Никона, они смогут сговориться с остарообрядческой оппозицией, не уступая ей по существу. Но оппозиция была глубже. Оппозиция не Никону только, а всем властям мира сего. Оппозиция веры - эсхатологическая и потому трагическая. (Карташев. А. Собрание сочинений: в 2 т. Т2: Очерки по истории русской церкви М - 1992, с. 174-175).
В серьезнейшем научном исследовании Карташева дан исторический ракурс проблемы, но вышеупомянутая цитата современна не только 17 веку. Пути и методы манифестации народной параллельной идеократической линии в кризисные моменты экстремальны и радикальны по своей сути. Механизм их включения необычайно сложен, складывается впечатление запаздывания реакции на непосредственный раздражитель, их девиз «К топору!» может стать актуальным в самый неожиданный момент. Октябрьская революция 1917 года материально была поддержана как раз богатыми старообрядческими кланами, а движущую силу составили "инородческие элементы", представители малых и некоренных народов России, также выпадавших в царской России из системы государственной. власти.
"Кадровые" - термин близкий к термину "номенклатура", как его понимает Михаил Восленский, но не идентичный, несколько шире. "Конкретно номенклатура - класс новый, возникший в нашем веке. Но по сути своей это очень древний класс, который уже многократно создавался в разные эпохи в качестве господствующего класса там, где применялись метод тотального управления обществом и его эксплуатация силой государства" (Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза М.: "Советская Россия, 1991. 624 с, С.60).
Народная традиция говорит о почти расовом дуализме "партизана" как экстремальной формы выражения народного духа и "кадровых" - номенклатуры. Этот дуализм имеет четкий онтологический гносеологи¬ческий и метафизический характер. В нем фиксируются два полюса: субъективный и объективный: Необходимость "кадровых" (анти - чело¬века) в рамках человеческого типа определена синтетичностью, всеобщностью этого типа, долженствующей включать в себя оба лимита дуальности. Частичная схожесть фенотипов этих двух категорий - знак имитации "кадровыми" остальных людей.
В параллельной народной идеологии ярко проявлена подчеркнутая вне политичность ценностных ориентиров, в отличие от официозной линии государственных чиновников на развитие торговой цивилизации в России в последнее время. Налицо тоска по идеократии (термин, который объединяет все формы недемократического, нелиберального проявления, основанного на нематериалистических и на неутилитари¬стских мотивациях).
В случае параллельной идеократической народной линии мы имеем дело с метаидеологией, стоящей по ту сторону политической конкретизации. Выяснение ее основных черт - дело будущего. Но гипотеза о ее существовании представляется достаточно продуктивной для разработки определенных позиций как в теории, так и на практике. параллельной народной метаидеологии понимается объединение всегo, невзирая на различия того, что не контролируется внешней публичной административной элитой.
Россия 90 годов двадцатого века проходит через переломный период. Тема политического террора входит в социальное бытие постсоветского пространства все настойчивее, напоминая о себе тревожными звонками конкретных фактов и событий. Уже ни один информационный выпуск центральных российских СМИ не обходится без упоминаний о захвате заложников, взрывах в общественных местах, убийствах видных предпринимателей и ответственных чиновников. Первый шок в общественном сознании уже проходит, что будет дальше - никому не ясно, так как специальных исследований на русском языке, посвященных данной проблематике практически нет, соответственно, и прогнозировать развитие событий представляется чрезвычайно затруднительным, а подчас, и просто невозможным. То, что опубликовано на Западе - безусловно, имеет ценность с точки зрения технической профилактики террористических актов - ведь способов их совершения хотя и огромное, но все же ограниченное количество, поэтому здесь возможны и различные типологии, и набор средств и инструментов борьбы в конкретных экстремальных ситуациях, разнообразные полицейские технологии и т.д.
Причинные цепи, ведущие к терроризму, имеют самое непосредственное отношение к конкретной юридической и социально-политической базе, на которой основано общество.
На актуальности данной проблемы делают акцент многие специалисты - как теоретики, так и практики правоохранительных органов: "Другая составляющая надежного правопорядка - гарантированное подавление терроризма. При нынешней тактике использования сил и средств проблема надежного решения не имеет, о чем свидетельствуют Чечня, Кизляр, Буденновск, Москва, Волгоград, Каспийск.(Курчатов А. Россия в огне. - Обозреватель, 1996, № 10-12 с. 87)
Наиболее близким и обобщенным определением терроризму видится следующее; это сознательное использование нелегитимного насилия (чаще всего с заведомой ориентацией на зрелищный драматический эффект) со стороны какой-то миноритарной группы, стремящейся тем самым достичь определенных целей, заведомо недостижимых легитимным способом" (Мелентьева Н. Размышления о терроре// "Элементы", 1996, №7, С.17).
Хотя последние события в Приднестровской Молдавской республике, в Абхазии, в Чечне, позволяют говорить о формировании новой категории терроризма совмещающей в себе идеологические, религиозные и этнические факторы. Можно было бы назвать его "повстанческим терроризмом". Повстанцы начинают объединяться не единой идеологией, а единством породы, образуя на фоне развала этнических структур свой особый повстанческий этнос. В повстанческих формированиях накапливаются люди повышенной активности, в них происходит накопление пассионарности.
Выделясь из вялой массы обычного городского населения, стекаясь в зоны локальных войн, эти люди создают свои связи, свои структуры, которые, не будучи структурами организационными, могут быть названы структурами возникающего на наших глазах нового этнического поля. Психология повстанческого формирования проявляется в эксцессах поля боя, у многих народов всплывает на поверхность сознания подавленный десятилетия назад стереотип жестокости. В этом отношении каждое формирование обладает своим почерком. Если в Средней Азии принято сдирать с пленного живьем кожу, то в Молдавии можно столкнуться с распиливанием на циркулярной пиле захваченного в плен казака. "Обожженные паяльными лампами трупы, выдавленные глаза, вспоротые животы, сопровождают в повстанческих войнах действия определенных этнических групп". (Бахтияров О. Повстанец и смерть. – «Элементы». - 1996. - № 7. - С. 16).
Идеология современных террористов тяготеет к предельному синкретизму: левые, правые, ущемленные в правах этносы, религиозные маньяки, фанатики - одиночки - им легко находить между собой общий язык - но они никогда не придут к согласию с современным им миром, с вражеской социальной системой.
Возможно, следует ждать серьезных потрясений, даже в том случае если страна пройдет через период относительной стабилизации. Воз¬можно, механизм взрыва уже запущен. Результат непредсказуем - либо гибель pyccкого этноса, либо выход на новый (и одновременно традиционный) уровень развития (в том числе и экономический). История выносит хладнокровный и беспощадный приговор как формам западной либерализации, так и попыткам изобрести обновленную национальную идею. Национальную идею следует эксплицировать из народной метаидеологии - эта задача социальных философов и политологов, работа на стыке теории и непосредственной практики.
Возможно, такое эксплицирование скорее будет достигнуто через обращение к анализу фольклора народов, населяющих Россию, чем к изданиям западных политологических центров. Метаидеология России - праязык идей, способных быть воспринятыми ее народами, от того, насколько власть способна интерпретировать его в нужном ключе', зависит эффективность самой власти в реальных обстоятельствах. Проблема перевода с метаидеологического языка на язык конкретных действий должна быть решена своевременно.
- Павел Клачков.
Октябрь 1997 года